Он же Быйаман, он же Бето

Из туалета в актеры

– Сергей, я так понял, что у якутов два имени – одно для паспорта русское, а другое для души якутское. Вас как по-якутски зовут?

– Быйаман уола Сэргэ Обокуун. На русский это переводится как «Сын держащего богатство мира, от которого начинается Все». Друзья детства знают меня как Бето – был такой персонаж в сериале «Богатые тоже плачут».

– Как так получилось, что вы, уроженец якутского села Сунтар, стали актером, а потом и режиссером?

– Началось все в 90-х. Родители после школы хотели устроить меня на гранильный завод. И вдруг в общественном туалете мне попадает в руки газета (сами понимаете, для чего она лежала в туалете), а в ней объявление о наборе в колледж культуры и искусств на актерское отделение. Я в минуту прибежал домой, говорю: «Мама, папа, посмотрите! Я хочу сюда». Одному в город ехать было боязно, пошел за одноклассником. А он навстречу мне с той же газетой. У него была мечта стать диджеем. В общем, я на мотоцикле поехал в Якутск. А мой одноклассник не поехал – перед отъездом попал в аварию и сломал себе ключицу.

Колледж и тогда и сейчас работает при Саха театре. Там я три года выступал как драматический актер, а после поехал в Москву, в «щепку», учиться на режиссера. Моим педагогом был Марк Захаров.

– Критик Олег Лоевский сказал о вашем «Вишневом саде», что спектакль интересен уже тем, что это взгляд на чеховский сюжет не христианина, а язычника. Означает ли это, что вы шаманист?

– Скажем так, язычество мне ближе. Тот же Лоевский рассказал анекдот, который ему в свою очередь рассказал Римас Туминас. Человек умер и попал в рай. Ангел проводит для него экскурсию: «Вот здесь у нас католики, здесь – мусульмане, здесь – шаманисты… «А вот тут, – шепчет ангел, – православные». «А почему шепотом?» – «Они думают, что они здесь одни»… В язычестве меня привлекает безбашенность, дикость, игра…

Я бывал в мусульманских странах, где очень радикальная вера, и там театр не нужен. Театр, по местным представлениям, грех. Я знал режиссера, который пытался на буддизме построить свой театр. Из этого тоже ничего не получилось.

Религия и театр – вещи несовместимые. Исключение – язычество, потому что в нем нет канонов как таковых, только общечеловеческие ценности и особая картина мира.

Всеядность – второе счастье

– На пресс-конференции вы сказали, что выбираете материал для спектакля по принципу «зацепило». Что именно вас цепляет?

– Я прочитал текст и в голове щелкнуло: «Круто! Это надо поставить». Вот это я называю «зацепило». Если зацепит зрителя, и он будет, в зависимости от жанра, плакать или смеяться на спектакле, значит, постановка удалась. Искусство держится на эмоциях. В этом плане мне как зрители нравятся тинэйджеры, в них есть что-то от аудитории средневекового площадного театра. Нравится – они сидят, не нравится – встанут и уйдут. Держать зрителей в зале сейчас стало сложно. Вокруг столько визуальной информации, что им уже не под силу сидеть в зале 3-4 часа. Наши предки, когда не было ни телевидения, ни радио, ничего, сидели и слушали «Олонхо» 3-4 дня. И им это было интересно – благодаря воображению они рисовали в голове образы того, что слышали и ловили от этого кайф. А сейчас воображение умирает.

– Почему еще спрашиваю о критериях выбора сюжета… Про ваш «Вишневый сад» СМИ писали, что в нем чувствуется привязка к земельной реформе в Казахстане, крайне негативно воспринятой населением.

– Нет, реформа и заваруха вокруг нее начались уже после премьеры. Я против связи театра и политики. Мною двигала совсем другая мотивация. Я видел много постановок Чехова в национальных театрах и, за редким исключением, они все были провальные. Азиаты одевают европейские костюмы и изображают переживания, которые им не свойственны… Это смешно и глупо. И я обратился к традициям казахского народного театра. Хотя изначально, когда худрук дал мне Чехова, я сказал: «Вы что хотите из меня смертника сделать?! Бесполезно ставить это в национальном театре, чтобы потом похвалили». Но, как вы видели, получилось.

– Это правда, что вы готовы взяться за любую постановку?

– Когда еще в колледже учился, один из наших педагогов приглашал нас, студентов, к себе домой, кормил и говорил про меня: «Вот у Потапова есть очень хорошее качество – его всеядность. Это большой плюс тебе будет в жизни». Могу за 2-3 недели спектакль поставить.

«Вы – мои войны, ребята»

– А как актеры такой темп работы воспринимают?

– Я в самом начале к ним подхожу и говорю: «Ребята, пожалуйста, поверьте в меня. Я вам все расскажу, покажу. Я вам форму сделаю, а вы уж потом ее содержанием наполните». У актеров очень мощный потенциал, они даже не знают об этом. Кто-то придумал, что актеры – винтики, на самом деле, они очень далеко ушли в профессиональном плане от того что было даже в 20 веке.

Чехов или там Шекспир, если бы они пришли на наши спектакли, на «Науруз», офигели бы. Они бы сказали: «Круто, ребята!»

В основном, я с молодежью стараюсь работать, потому что возрастные артисты уже сложились, их трудно поменять. А молодые актеры открыты к экспериментам, к динамике. Правда, в национальных театрах этот барьер не так остро выражен, а вот с «белыми людьми» иногда сложно бывает. (Смеется.) Я вообще на сцене редко голос поднимаю, больше смеюсь. Не насилую актеров, пытаюсь, чтобы больше от них шло. Актеры – это же мои войны. Я всегда говорю им: «Чтобы не случилось, я всегда за вас. Вы – мои войны, ребята».

– Про «Сумасшедшего Муклая» я слышал мнение, что вы переиначили сюжет. В оригинале белые плохие и это они убили Муклая.

– Это в советское время из него сделали мученика, типа его сожгли за нас. А на самом деле, это был деревенский юродивый, никакой политики в его речах не было и сожгли его бандиты. Потом он у меня одевает очки и превращается в Ойунского – автора текста, по которому был поставлен спектакль. Это наш классик, репрессированный в 39-м году. Ойунский был первым секретарем якутского обкома партии, но, когда понял, что это все лажа, отошел от власти и занялся научной работой, однако не помогло.

Почему я к хакасам обратился? Там было очень мощное сопротивление большевикам. У меня есть такая теория, что якутов прикрыла их интеллигенция, пострадавшая гораздо больше простых людей. Всю интеллигенцию вырезали, а народ не тронули. У хакасов наборот – интеллигенцию не тронули, а народ восстал и его уничтожали.

Поколение «П»

– Сергей, вы режиссер не только кино, но и театра. Расскажите об этой стороне вашего творчества.

– У меня в основном авторское кино. Последний мой фильм – «Божество Дьесегой» - получил у вас в Казани приз за лучшую режиссуру. Я просто офигел – фестиваль мусульманского кино, а мой фильм про Тэнгрэ. И с этим же фильмом я ездил на Берлинале. Съемки длились всего два дня. У нас столько идет праздник «Ысых». Свой первый фильм я выпустил в Якутии десять лет назад. Это был первый независимый кинопроект в нашей республике.

– Почему Якутия впереди регионов всех в кино? У нас Татарстан тоже национальная республика, но киноиндустрия, несмотря на многолетние разговоры о ее развитии, остается в зачаточном состоянии.

– Потому что вы деньги всегда считаете. Сколько это стоит, кому, что? А нам вообще по барабану деньги.

Сюда приехал Кеша Луковцев, снявший самый кассовый фильм в Якутии. Снял за 10 тысяч, заработал – 10 миллионов. И это не боевик, не ужасы, а мелодрама.

Но, как кино будет развиваться дальше, не знаю. Если стоимость прокатного удостоверения поднимут с нынешних 3 тысяч до 5 миллионов, пипец нам всем будет, авторское кино убьют.

– А мотивация у чиновников какая?

– Мотивация, чтобы в кино не было одиночек, не было лишних. Кино всегда было закрытым предприятием, но потом появилась цифра и разбила систему, где вампиры сидели и сосали все себе. Кино стало общедоступным. Они хотят закрыть это, чтобы общедоступность ушла. Может быть, в виртуальный мир уйдем, но там тоже может какая-нибудь лажа появиться.

– Поделитесь творческими планами на будущее.

– Вместе с драматургом Мишей Башкировым я написал пьесу «Тарас» для театра «Балтийский дом» в Петербурге. Сюжетную линию взяли у Гоголя, но многое поменяли. Миша, после того как пьеса была готова, сказал: «Сергей, тебя, наверное, за такого Тараса Бульбу убьют». Это будет высокая трагедия, средневековая мистерия и артхаус в одном флаконе. Про жестокого человека, мы там ему памятника ставить не будет, который всех убьет. Идея такая, что, если ты стал монстром, ты обречен на то, чтобы быть еще страшнее.

В середине октября буду у вас в Мензелинске. В местном театре я буду ставить «Иблиса» по пьесе азербайджанского драматурга Джавида Гусейна. Там о войне тюрков и арабов и присутствии дьявола на этом фоне. Любовная тема тоже присутствует. Бикчантаев предлагает поработать, но пока ни о чем конкретном не договорились.

– У вас, наверное, ценник солидный?

– В том-то и дело, что я дешевый. Все зависит от уровня театра. Бывают маленькие хорошие театры, с которых я много не беру.

Могу за две бутылки водки спектакль поставить. Честно.

Я реальный человек, реально смотрю на условия, в которых существует театр и пытаюсь отнестись к этому с пониманием.

Алексей Егоров