Герой нашего времени: Исцеление игрой

В декабре прошлого года в Казани состоялось награждение лауреатов республиканской премии «Герои нашего времени». Ее организатором выступила «Молодая Гвардия Единой России» при поддержке Министерства по делам молодежи и спорту РТ. Портал «Вверх» начинает серию интервью с татарстанцами, удостоившимися этой награды. Наш первый собеседник координатор проекта «Больничные клоуны» в Казани Екатерина Гурьева. Она рассказала, почему клоун не обязательно должен быть смешным, как наладить контакт с детьми с помощью обычных тапочек и почему их профессии до сих пор официально не существует в России.

- Расскажите, как вы стали больничным клоуном?

Вообще проект АНО «Больничные клоуны» стартовал в 2011 году. Сама организация находится в Москве, а в России есть пять филиалов. В Санкт-Петербурге, Казани, Ростове-на-Дону, Орле, Рязани. Так случилась, что Казань стала первым городом, где нашли финансирование и открыли школу больничных клоунов, даже раньше, чем в Москве. Я в это время работала в вузе, преподавала психологию. Мне на рабочую почту пришло письмо о том, что объявляется набор. Мне стало интересно, потому что я никогда раньше не слышала о такой профессии. Я тогда закончила переподготовку по специальности клиническая психология. А кроме того я всегда мечтала выступать на сцене. Вот и подумала, что это можно будет как-то соединить. Ожидания оправдались (смеется). На кастинге, мне задавали разные вопросы, фотографировали с клоунским носом. Всего было около 60 кандидатов. Отбор прошли 24 человека, а к концу третьего блока обучения осталось 12.

- Чему вас учили?

Там было несколько блоков: актерское мастерство, фокусы, твистинг (моделирование) из воздушных шаров. Общались с психологом и врачом. Нас знакомили с возрастной и клинической психологией, рассказывали о психологических особенностях каждого заболевания. Объясняли, как работать с агрессией детей и родителей. На каждый блок уходила неделя. Еще мы изучали грим, искали свои образы. Поначалу у нас были костюмы, поверх которых надевались расшитые медицинские халаты. А на спине – нашивки с клоунскими именами. Я выбрала имя Фрося.

- Обучение протекало легко для вас, были какие-то трудности?

Нелегко давалось актерское мастерство. Я даже немного поревела. Самое сложное - поверить в себя, что сможешь быть актером. У нас были ребята, которые учились на режиссуре, и у них все получалось интересней, смешнее. Женщинам-клоунам вообще сложнее.

В основном ведь мужчины успешны в этой профессии. Им проще. Достаточно надеть нос, быть органичным и уже смешно. А симпатичная девушка, надевая клоунский нос, не становится смешной. Она остается симпатичной девушкой с носом.

- Почему так?

Во-первых, много семей без отцов, где только мамы растят детей. И они мужскую энергетику воспринимают как что-то новое. Во-вторых, больничный персонал - это в основном женщины. Ребята ими окружены. И опять же мужчина здесь оказывается в более выигрышном положении.

- Помните вашу первую встречу с детьми в больнице?

- Нас распределили в ожоговое отделение. И в мой первый выход у меня был самый тяжелый  мальчик - ожог 80 процентов тела. Он лежал, тяжело дышал. Не помню уже, во что мы играли. И только когда я вышла и спустилась в гримерку, то осознала, что выглядел он ужасно. А в момент игры я этого не заметила. И мне стало ясно, что если я могу так переключаться, то значит больничная клоунада - это мое. А такие тяжелые пациенты в ожоговом отделении мне больше не встречались.

- У человека, который не в теме, напрашивается вопрос, а вообще тяжелобольным детям, порой находящимся при смерти, до веселья ли? Нужны им клоуны?

 - Это стереотип, что клоун должен исключительно веселить. В какой-то момент мы стали  понимать, что больничная клоунада нацелена на другое. Это изменение атмосферы. Мы приходим не для того, чтобы дети хохотали.

Да и не всегда им это можно – у кого-то швы, например. Мы меняем отношение к тому, что происходит. Напоминаем, что хоть ты и в больнице и у тебя не детские проблемы, ты все же ребенок и можешь играть. И не обязательно быть смешными. Мы можем прийти с музыкальной шкатулкой и создать в палате лирическую атмосферу, помочь маме уложить грудного малыша.

- Что было после ожогового отделения?

- Мы стали работать в отделении онкогематологии.  Там иная специфика, дети другие. Не так ярко реагируют. В ожоговом отделении очень болезненные процедуры, там пациентов вымачивают в ваннах с фурацилином, снимают кожу. Эта короткая боль, но сильная. Поэтому дети там зачастую агрессивны. Но даже если ребенок злится, то это хорошо, он проявляет себя, срывается на нас, клоунах, а не на врачах и родителях. Хотя мы, конечно, переводим эти эмоции в конструктивное русло. В онкогематологии дети более апатичные, эмоции у них почти не проявляются. Они под лекарствами, настроение всегда ниже нормы. Если «плохие лейкоциты», то все еще сложнее. А когда ты не видишь реакцию ребенка, не чувствуешь отдачу, то остается взаимодействовать с партнером – ведь больничные клоуны работают в паре. А ребенок тогда становится зрителем, который просто отвлекается на вас. А вы в этот момент можете быть инопланетянами, или сажать тапки.

- Это как?

- Восемьдесят процентов того, что мы делаем это импровизация. Мы заходим, осматриваем помещение, замечаем что-то и от этого отталкиваемся. Если ребенок достаточно открытый, мы ждем, когда он сам предложит игру. А тапки, они есть в каждой палате и с ними можно делать все, что угодно. Это и доска для серфинга, и елочная игрушка. В последней раз, когда мы были в 1-й городской больнице, моя партнерша была новогодней елкой, и я украшала ее тапками.

Еще важный момент.

В работе мы соблюдаем заповедь врачей «не навреди» и не лезем, туда, где мы не нужны. Если ребенок или родители говорят «не надо», мы не навязываемся.

Но бывает так, что мы идем играть к другим ребятам, а те, кто отказался, наблюдают за нами. Получается, мы работаем не с ними, а перед ними. Это тоже важно. А сверхцель сделать, так, чтобы после нашего ухода игра продолжилась. За те 10 - 15 минут, которые мы находимся в одной палате (в общей сложности в больнице клоуны проводят 4 - 5 часов), мы не можем изменить все. Да, возможно, удалось поменять атмосферу, приподнять кому-то настроение. Но не должно быть такого, что мы ушли, и все обрубилось. Например, можно научить маму, как продлить игру.

Вообще у нас три сверхзадачи: изменить атмосферу, сделать так, чтобы игра продолжалась, и провести сеанс терапии. Иногда от врачей бывают конкретные запросы.  Например, ребенок не ест три дня. И мы приходим и играем с ним в еду. А если ребенок после операции и ленится разрабатывать руку, мы предлагаем ему игры, где нужно что-то ловить.

- Бывали случаи, когда вы на протяжении долгого времени играли с детьми, а они потом уходили из жизни. Как вы переживали эти моменты? И вообще, как  защищаетесь от эмоционального выгорания?

- В Татарстане, к огромному счастью, смертность деток в «тяжелых» отделениях больниц очень маленькая, это редкие случаи, практически единичные. Всегда есть возможность пересадки органов в других городах. Но если все же мы узнаем, что ребёнок «ушёл» - это наш термин, то нам всегда на помощь готовы прийти психологи больницы. Кроме того сами клоуны, как сообщество, всегда поддерживают друг друга в такие моменты.

С эмоциональным напряжением каждый справляется по-своему. У всех свои ритуалы. Важно очертить грань, через которую ты не несешь домашние проблемы в больницу, и наоборот. Я после больницы по возможности принимаю душ и сплю минут тридцать. Кто-то идет на шопинг или в кафе. Кроме того клоунский костюм – это наша защита. Ты настраиваешь себя, когда его надеваешь. А если ты вдруг эмоционально сдал прямо в процессе работы, то партнер это увидит и всегда поддержит, перехватит инициативу. У нас ведь есть соотношение ролей - белый и рыжий клоун. Один ведет, другой подыгрывает.

- За шесть лет ваша организация как-то изменились?

- Мы давно пришли к пониманию, что больничную клоунаду надо выводить с волонтерского уровня на профессиональный, как за рубежом. Там люди находятся в штате больницы, получают зарплату. В Татарстане, к сожалению, нам не удается донести эту мысль до потенциальных спонсоров. Все финансирование мы получаем из Москвы, там больше развита культура благотворительности.

Нам готовы здесь дать миллион рублей на проведение однодневного праздника. Но когда мы говорим, что у нас 800 тысяч рублей - годовой бюджет и мы на них мы можем три тысячи детей систематически навещать, то тема закрывается. Сразу, как звучит слово «зарплата».

Есть установка - если вы занимаетесь благотворительностью, то должны быть волонтерами. Но практика показывает, что волонтеры работают год-полтора, а потом исчезает мотивация, и состав обновляется. В нашей профессии этого делать нельзя. У клоунов с годами нарабатывается ценный опыт. Мы единственная организация России, которая позиционирует больничную клоунаду как профессию. Остальные, как волонтеры, обычно ходят в больницу раз в месяц. Мы от 4 до 6 раз в месяц - обязательно.

- А лично у вас произошли какие-то фундаментальные сдвиги в мировоззрении?

- Если ты работаешь в больничной клоунаде, то, как актер можешь самореализовываться в любой ситуации. Импровизация, как у нас говорят, это толерантность к неопределенности (смеется). Это когда ты готов ко всему. Все для тебя ресурс, а не проблема. А вообще для меня клоунада это мировоззрение. Я могу говорить об отношениях двух людей как психолог с позиции клоунады. Один белый клоун, а другой – рыжий. Упражнения, которые мы используем для настройки клоунов, могут помочь в семейных отношениях.

- Был на вашей практике какой-то особенно яркий или драматичный эпизод, который отложился в памяти?

- Таких примеров много. В онкогематологическом отделении лежал очень веселый мальчик. Он был открыт, легко вовлекался в игру, его всегда окружали дети. Потом его выписали. Спустя время произошел рецидив, и он вернулся абсолютно другим, как будто подменили. Не шел на контакт, категорически отказывался общаться с нами. Мы даже не заходили к нему, а подговаривали других детей играть с ними. Это длилось довольно долго, капля за каплей. А в какой-то момент он подошел к нам и спросил: «А, это вы все время их ко мне подсылаете?» И все, процесс пошел.

Михаил Тихонов