Писатель Булат Безгодов: Как перестать жить и начать беспокоиться

Фото Рустема Шакирова

Отметивший недавно свое 35-летие прозаик рассказал «Вверх» о том, куда делся «казанский феномен», кого Пикассо зашифровал в «Мальчике с трубкой» и почему писатель должен избегать союза себе подобных

Феноменальная память места

- Благодаря вашему первому роману «Влюбленные в Бога», действие которого происходит в 90-е годы, вас воспринимают как специалиста по «казанскому феномену». Как вы думаете, он навсегда нас покинул?

- Ну, во-первых, это явление присутствует в романе только как часть нашей тогдашней жизни, не более того. А во-вторых, оно, конечно, никуда не делось. Просто пребывает в анабиозе.

- То есть способно к возрождению. Почему?

- Потому что это чистоту и порядок наводить надо, а грязь сама вылезет. Это как с популяцией дрозофил или вшей, которая увеличивается с концентрацией грязи. Ведь что такое казанский феномен? Это пусть начальная, но стадия блатного порядка. Я знаю всего пару человек «оттуда», кого можно назвать людьми. Им удалось, хотя это было очень непросто, сохранить в себе человека даже в этом, по сути, зверинце, где человеческого лица лучше не показывать. Они стараются сохранить порядочность, при этом, конечно, не испытывая каких-то угрызений совести по поводу того, что оказались в такой специфической среде. Они давно уже поняли и разобрались в том, как все устроено в этом мире.

Вот начало 90-х, наступают сложные времена, нужно как-то жить. И кто-то будет жить красивее, у кого-то будет больше возможностей и прав.

И криминальный мир прекрасно вписывается в эти времена, хотя бы потому, что богатые и власть имущие нуждаются в нем, чтобы решать какие-то свои вопросы, осуществлять какой-то негласный контроль в ситуациях, где возможности правового поля сильно ограничены.

Чем сложнее времена, тем меньше контроля и тем больше произвола, и это, соответственно, на руку криминальным сообществам. Задачи «авторитета» - это задачи обычного руководителя. Это человек, который математически просчитывает, как и что для него и его корпорации лучше. У него нет никаких нравственных барьеров. Человеческая нужда, горе, какие-то страдания для него вообще не в счет. От него нельзя ждать альтруизма или, скажем, тяги к культуре.

- Но есть же стереотип, что верхушка криминального мира со временем социализируется.

- Ну, это именно стереотип. Понимаете, они в своем мире аристократы. То есть они управляют, от них зависит жизнь человеческая, чьи-то доходы и так далее. Да, они хотят ходить в оперу, поглощать самое лучшее – лучшую музыку, пищу, вещи. Но моральных принципов там нет и быть не может. У них нет любви к культуре – культуре человеческих отношений, какого-то общежития. Предполагать, что они кого-то пожалеют, - это просто смешно. И по тому, что происходило в 90-е, мы тоже можем это видеть. То есть время 90-х – это лицо и характер этих людей. Это время «не жалко никого вообще».

И подлости и коварства там просто немерено, всякого. Причем это коварство и подлость только для меня или для вас, а для них – необходимость, ежедневная рутина, решение вопроса.

- Почему такие вещи, как казанский феномен, вообще заводились в Советском Союзе?

- Потому что в экосистеме все взаимосвязано. Например, я полагаю, что советское государство начало подтаивать с того самого момента, когда окончательно сформировалась советская элита. То есть в 60-е годы. Сформированная элита как явление сама по себе противоречит идеологии, которую то государство в себе как бы несло. Именно в 60-е закончились внутренние конфликты в партии. Все устаканилось, успокоилось, элита сформировалась и социальные лифты заработали по одному лишь принципу.

- По сословному?

- Да, то есть элитность стала наследоваться. Первый закон существования элиты какой? Нам не нужно никаких перемен – и самое главное социальных перемен. Люди терпят, все работает и все нормально. Социальные перемены к лучшему – это потеря и замещение элитных мест. Изменение распределения, усиление чужих, новых сил, а потом и начало конца. Естественно, новому поколению соглашаться с таким положением дел было трудно. Всем было понятно – застой. Развития нет. Застой этот отражался на всем, в том числе и на творческой жизни.

Почему появился Владимир Сорокин? Или Виктор Ерофеев с его «Русской красавицей»? Почему они появились вот с таким творчеством? Высоцкий, их полный антипод, между прочим, тоже сказал: «Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю» - предвидел, потому что все это витало в кухонном воздухе, это перетиралось на московских квартирниках, где присутствовали также и мажоры, и дети советских элит.

То есть застой был, развития не было, зато появился целый пласт по советским меркам богатых и обеспеченных людей. Которым, как ни странно, эта система – их породившая – по нравственным критериям была поперек горла. И многим снизу тоже было понятно, что рано или поздно грянет. Впрочем, коммунизм, насколько я понимаю, так и не построили. Потому как сначала тридцать пять лет дрались за престол, а потом еще тридцать пять лет почивали на лаврах.

А что народ? Много ли получил плюшек от такого коммунизма? Относительно затраченных сил – смешно до слез и несправедливо.

- То есть, как вы говорите, «грянуло» бы в любом случае? Внутренняя логика развития СССР не давала шансов на его спасение?

- Описанное не относится только к советской элите. Так гибли цивилизации, империи, цари, элиты. Вы сами ответьте, что может предотвратить катастрофу, когда по узкой дороге несутся навстречу друг другу два спорткара, и оба водителя «в дрова»?

Об этом можно рассуждать бесконечно, я скажу немного. Все это учеба. Нас учат. Ну, дало дерево горькие плоды – значит, хозяин выкорчует его, посадит другое. Пусть на безжизненной почве, среди камней, но, может, этот другой росток даст плоды хорошие. Это случится, когда, наконец, мы устанем, мы допрем до такой дисциплины, которая реально устроит каждого. Разве сейчас такое возможно? Сначала надо наесться из этого котла, который заварили не сегодня и не вчера.

- Давайте вернемся к «казанскому феномену». Понятно, что хорошо к этому явлению относиться невозможно. Но хоть что-то положительное в нем было?

- По иронии судьбы, позитив был в том, что эта среда не подразумевала каких-либо межнациональных барьеров. Совершенно неважно было, татарин ты или русский, важно какое у тебя нутро, как крепок твой хребет. В этом климате выросли многие. Большинство из нас были непричастны к тем движениям, но климат сказался на всех. И когда в «нулевые» в России начали расти националистические настроения, здесь они слабо закрепились.

И еще момент. «Казанский феномен» - в массе своей традиционная культура. В советское время он был космически далек от традиционных ценностей, а когда СССР рухнул – и это еще одна ирония судьбы - стал к ним куда ближе всего остального. Благодаря этому у многих обывателей представления о добре и зле все еще напоминают советские.

 

Дело трубка

- Почему ваш новый роман называется «Мальчик с трубкой»? Это связано с картиной Пикассо?

- Да, напрямую. Я, к слову, у многих художников спрашивал – о чем этот портрет, в чем замысел? Все до единого отвечали: «Ну, это просто портрет. Просто красивая работа. Мало ли что там Пикассо хотел сказать. Да и какая разница вообще, дело же не в этом». Говорить так - значит считать Пикассо идиотом.

Начнем с того, что портрет выполнен в абсолютно классическом стиле. То есть там все приемы, предметы и символика – все классицистское. Алый фон – символ крови, то есть нашей жизни. Трубка в руке мальчика – символ мудрости, венок из колючих роз на голове – символ страдания, крылья за спиной опять-таки из роз – тоже страдание, которое возносит. И тем не менее, перед нами-то мальчик неживой. Это труп. Это видно по безжизненному положению руки, она как будто приставлена специально. Подвисла челюсть, полуприкрыт глаз.

Очевидно, что портрет о том, как этот юный красивый человек в голубой пижаме (противопоставленной агрессивному фону жизни), не осилил этой мудрости, этой жизни, этих страданий. И этот портрет – о каждом из нас. Не зря картина так ценится.

Мой главный герой проходит какой-то жизненный путь, какой-то выбор, принимает какое-то решение. Он изначально не дурак, не глупый, не наивный, он знает, из чего состоит жизнь. И в итоге он поступает из соображений «математического ожидания», то есть для него такие вопросы, как жалость, сантименты и прочее, отсутствуют, он просто пытается выжить и чтобы ему было хорошо. Но и это ему не помогает, он не осиливает, его все это губит.

- Вы тоже зашифровали в романе весь род человеческий?

- Ну, там много интересного. Пришлось, насколько это было возможно, знакомиться с сразу с несколькими новыми для меня отраслями науки. Но это не псевдо- или околонаучный роман.

Зашифровал ли всех нас? Муки и страдания человеческие по какому-то непонятному злому умыслу лишены значения, если они сиюминутны. В обывательском смысле мы нормально живем - сидим с друзьями пьем пиво, дома всегда есть хлеб, мясо, картошку можно пожарить. И в этой ситуации нам сложно представить, что может быть как-то по-другому. На людей, которые говорят – знаете, а завтра может что-то приключиться – смотрят, как на неуместных дураков. Но на самом деле все хорошее кончается, кончаются когда-то и сытые дни. Приходят семь тучных лет, их сменяют семь голодных. Мы все окунемся во что-то… Ну вот смотрите: мои два прадеда воевали в Первую мировую и гражданскую. Оба деда воевали в Великую Отечественную. Дядя был в Афганистане. Двоюродный и троюродный братья воевали в Чечне. Сейчас двоюродный брат уже в Сирии побывал. Ну ладно – он, как и дядя, кадровый военный. Но ведь деды и прадеды таковыми не были. Их, как волов, повели на этот убой, они были ранены, чудом живы остались. И голод они видели, и на Колыме один дед проморозился. Попал на войне в заварушку, на денек в тылу у немцев оказался – получи 10 лет приисков. Дистрофиком был, еле выжил, выкарабкивался каждый день… То есть страдания превратились в рутину.

У нас тоже пока изо дня в день один и тот же уклад. Это естественное тиканье жизни, быта… Но сейчас понятно, куда все идет, куда направляется вся энергия. Понятно, что нам будет несладко. И к этому на самом деле никто не готов. К этому и не бываешь готовым. То есть когда это настает, ты так и не веришь, что колесо уже завертелось, аппарат заработал. Ты до последнего думаешь, что обойдется. И даже когда мясорубка тебя уже крутит, ты думаешь – скоро это закончится. Просто твои желания уменьшаются, ты начинаешь жить маленькими надеждами: прожить день ради пайки, ради сигаретки, которую вечером получишь. Ты уже привыкаешь. Вот так жизнь и ворочает человека.

 

У полковника никто не пишет

- Давайте о местной литературе поговорим. Имеет ли право на существование что-то из написанного татарстанскими писателями за последние 10 лет?

- С моей стороны правильнее было бы говорить об обстановке в целом, но без частных случаев картины не составить. Но я оговорюсь, что все это - мое личное мнение. Даже, будем говорить, мои фантазии.

Кого бы я прежде всего выделил? Ну, например, у нас есть Адель Хаиров. Он играет со словом, и хорошо играет. Хорошо и красиво вяжет узоры, делает отличные стилизации. Конечно, сам я считаю, что надо пробовать создавать что-то новое, зачем возвращаться к тому, что уже отработано. Тем не менее, повторю, у Хаирова все это отлично получается. Он не халтурит.

Есть крепкий середняк Лев Кожевников, автор книги «Красный прокурор». Тоже не скажу, что мне нравится то, что он делает, но он и не обязан нравиться. Детективы это всяко иной сегмент.

Из молодежи - Булат Ханов. Единственное, ему не хватает жизненного опыта, и, видимо, нескоро он его наберется, чтобы написать что-то толковое. Писатель не должен бояться сталкиваться с каким-то опытом, наоборот, он должен искать его. А Ханов избегает всякого общения, всякого опыта, везде он как-то зажался. Ему не о чем будет писать, хотя со словом работать может. И амбиции писателя есть.

- Денис Осокин?

- Он на данный момент самый выдающийся казанский феномен (смеется). Но что он делает? Он берет какие-то чисто пейзажные, фольклорные, этнические вещи и начинает их развивать и переосмысливать. Кто-то называет это порнографией, кто-то утонченной эротикой. Он в этом смысле почему «попал»? Потому что режиссер Алексей Федорченко нашел в нем то, что хотел. Просто сама тема – этника, фольклор, тут раз - и голая женщина, да не абы какая, а труп, все как-то извращенно…

Осокин смог из уродливого сделать нечто условно прекрасное. Почему кто-то назвал его великим художником? Потому что он поэтизировал какой-то содомский мрак.

Для Европы это особенно хорошо подходило, потому что копилочку всегда надо наполнять чем-то новым, и еще поди найди, чем наполнить. Но как какое-то литературное явление Осокин отсутствует в принципе.

- А в целом вы как оцениваете казанскую прозу?

- У нас в целом нечему давать оценку, включая меня. У нас нет целого, нет такой массы. Я, к слову, хотел бы выразить свое крайнее недоумение тем, что у нас председателем союза писателей может быть полковник МВД, пусть и на пенсии. Сейчас там другой руководитель, но так было. В принципе, это говорит о нашей литературной жизни всё.

- Ну почему, не все же писатели системные. Не все состоят в союзе.

- Те, кто проявил какую-то позицию и постарался как-то отстраниться, никогда не будут влиять на процессы. Их просто не подпустят. Тем более что такие люди редкость и они не сбиваются в группы.

Литераторы все немножко неврастеники, и проявить свою позицию у нас не всегда получается красиво, ровно. Но все-таки тех, кто отстранился, - а их по пальцам пересчитать можно, - я очень уважаю, это для меня пример. Раз они оказались способны на такой шаг, значит, литература - какой-то священный для них предмет. Это, например, Тимур Алдошин, для которого поэзия где-то даже идол, дело всей жизни. Читаешь его порой и как будто в помощь фонарик получил, выбираясь из катакомб. Или Алексей Остудин – глыба, мастер, неожиданный для нашего климата человек.

Я вообще придерживаюсь такого мнения, что лживый на хорошую прозу и поэзию не способен. Ибо лживый слеп, лживый видит другое, то, от чего честный всегда бежит, поэтому и слово лживому не дается на бумаге. На бумаге оно ведь будто под микроскопом. А когда слово падает с языка – оно живо недолго, секунду, может быть. С такого слова строго не спросишь, оно не точно и не объективно.

Рустем Шакиров