«Вверхшифтеры выходного дня»: Ориентация Крайний Север

У героя нашего сегодняшнего материала на это ушло 45 дней и 1 250 километров пути по рекам и озёрам полуострова Таймыр.

Героя зовут Александр Иванов. Он психотерапевт, живёт в экопоселении на Алтае, а в отпуск, который он сам себе выписывает, много и с заявкой на эксклюзивность путешествует. Чего только стоит его трип с женой и тремя маленькими детьми по Европе и Марокко. Разумеется, автостопом – другие варианты были бы слишком банальны для Иванова.

Этим летом Иванов взялся за исполнение амбициознейшего плана – дойти на каяке от расположенного недалеко от Норильска озера Пясино (того самого, где в конце мая произошла экологическая катастрофа) до Мыса Челюскин – самой северной точки России и всей Евразии. Детали путешествия Иванов в деталях описывает на своей страничке в ВК. Выжимку из этого пространного и рассеянного между другими постами текста с согласия автора мы публикуем ниже.

Символ надёжности

27 июня – 1 июля, 110 км от Норильска (здесь и далее все расстояния даются от этого города – А.Е.) Местные люди с осторожностью относятся к озеру Пясино. Оно большое, очень мелкое, погода непредсказуемая – вода вскипает волнами меньше чем за час. И волны эти переворачивают катера. Я на себе испытал. Покачался на волнах, понервничал, с трудом выбрал пляжик и въехал на него, как заправский сёрфингист, на прибойной волне. Вытащил каяк, поставил палатку и лег спать. К чёрту, такие катания.

Через несколько часов – озеро не узнать. Тотально спокойное зеркало воды. И никаких признаков того, что совсем недавно было страшно. На исходе 110 километров встал на базе, как их здесь называют,
«астрофизиков». База – это несколько домиков и балков, и два человека, Владимир и Яков, обслуживающих тучу всевозможных датчиков. Мой каяк они иронично обозвали «мопедом».

За 4 дня, что я был на озере, не видел никаких следов разлива солярки. «Астрофизики» объяснили, что дизельное топливо только вначале плывёт сверху воды, потом его перемешивает волнами, и какие-то фракции опускаются на дно. Говорят, что на сетях стала оседать тёмная жижа. («Как сопли свисает!») Самое страшное во всей этой истории то, что за «преступную халатность» посадят мелких и средних исполнителей, чьё исчезновение, в сущности, ни на что не повлияет.

А коптящие трубы продолжат отравлять нашу планету. Неужели так и будет? Существуют же ответственные производства, которые могли бы стать «символом надёжности» – так рекламирует себя «Норникель». Потому что именно забота о планете – это самое надёжное. Все остальное – маркетинговый ход. Дай Бог человечеству разума!

Отстрел «моста»

2 июля, 160 км. Остановился на точке Курья. Тут действительно ночью (белой, естественно) по ручью курился туман. Я даже подумал, что кто-то развёл костёр. От охотничьей базы (термин «точка» её и обозначает) сохранилась вышка, с которой в былые времена следили за рекой. Как только огромные стада мигрирующих диких оленей находили место для переправы, наблюдатели сообщали «отстрельщикам», и те срочно приезжали к «мосту» – так называют локальное скопление оленей на реке.

Часть «моста» отстреливали. Мёртвых животных вязали в плоты и буксировали на точку. Здесь туши разделывали и укладывали в ледник на хранение. Заготовленного таким образом мяса хватало людям на год вперёд. Но теперь олени сменили пути миграции, и многие точки стоят заброшенными.

«Конечно, как олень не уйдёт, – сетовал мне один охотник, –
ему нужна чистая вода и воздух». И продолжил: «Я бы тоже ушёл! Как ты, на каяке».

Вспоминаю Северную Европу, где я встречал диких оленей, бродящих вдоль автобанов. Там это до сих пор – обычная картина, как и прежде в Норильске. И вспоминаю о том, как в путешествии автостопом по российскому Северу, водитель, увидев на обочине какую-то животину, посетовал, что нет у него с собой ружья. Что это? Закреплённое в генах чувство голода, от которого страдали предки? Так и Норвегию не назовёшь генетически сытой страной, там долго было, мягко говоря, бедно.

На мой взгляд, водитель, у которого чешутся руки при виде животного, хочет убивать для развлечения. Его мотив – покормить не свою семью, а свой страх, ощущение собственной неуверенности и нереализованности. В остатке мы видим оставленные в тундре груды оленьих трупов, у которых горе-охотники взяли только деликатесные языки.

«Мы все немного нганасаны»

4-5 июля, 270 км. Я в посёлке Кресты, в месте слияния рек Пясина и Дудыпта. Население – 3 человека. Помимо энтузиазма, странной тяги некоторых людей к этим местам, водки и рыбы северные посёлки существуют за счёт так называемого «северного завоза». Завозят, в основном, по воде уголь, стройматериалы, продукты… Жить без привозного, как повелось здесь с первобытных времён, русские не умеют, а коренные народы уже давно разучились.

Александр Николаевич – пенсионер, живущий сезонно в Крестах, угощает меня чаем в своём кирпичном (!) доме и рассказывает о коренных жителях этих мест – нганасанах – и последствиях эпидемии «копытки», подорвавшей таймырское оленеводство в далёком 1978 году.

«Хотели возродить, – говорит он, – А что они (нганасане) теперь знают? Многие с утра уже стоят возле магазина, ищут кому бы на хвост упасть. Ничего, кроме бутылки, им не нужно». Магазины, конечно, имеются не в Крестах, а в самом крупном населённом пункте этих мест – посёлке Усть-Авам.

 Давно, уже больше 40 лет назад, Александр Николаевич переехал на Таймыр из Мордовии, женился на нганасанке и с тех пор весьма плотно погружён в местную культуру. На большой земле даже знакомые Александра Николаевича не верят, что он на Таймыре просто живёт и рыбачит, думают, что он тут «мотает срок».

«А про жену спрашивали, где я нашёл японку, – делится он, – про нганасан, конечно же, никто не знал. Да и сейчас не знают. Для большинства людей на «материке» – это всё «чукчи»».

Нганасан – этого самого древнего таймырского народа – осталось человек семьсот. В чумах уже давно не живут, оленей не разводят, язык забывают. Последний нганасанский шаман Тубяку Костеркин из древнего рода Нгамтусо умер в 1989 году. Выдающийся был человек. Отпахал в Норильлаге за пропаганду языческого культа десять лет, вышел и продолжил своё служение – лечил, останавливал пургу, предсказывал, помогал чем мог… До сих пор его помнят и уважают.

Последняя связь с бытом предков для нганасан – охота с рыбалкой. Как представителям коренного малочисленного народа Севера (здесь в ходу формализм «камэнээс») им можно даже в заповеднике промышлять. Встретившийся мне на маршруте охотинспектор пожаловался: «Никакой управы на них нет!». Впрочем, и браконьеров из числа русских ловить некому, так как на весь Таймыр всего 12 инспекторов.

Да, кстати, этноним «нганасан» происходит от слова «нга» - человек. Этим же, по звучанию, словом во вьетнамском языке обозначают Россию. Так что для вьетнамцев мы все немного нганасаны.

ИП «Мясо и рыба»

14 июля, 560 км. Улыбчивая блондинка Лена живёт с мужем на безымянной промысловой точке. Её муж называет себя ИП «Мясо и рыба». Многое уже повидал на реке, удивляется с явной неохотой: «И что, ты хочешь сказать, что идёшь по этим бумажкам? А как же жэ-пэ-эс? И без спутникового телефона?»

Мои новые знакомые угощают меня чиром и муксуном.
Я их, если честно, не отличаю – рыба и есть рыба. Вкусная, если первой свежести, а всякая там мороженная и прочая, до магазинов доезжающая, мне не интересна. После мурманского детства я в этом знаю толк. Рыбу надо кушать там, где её ловят. Выход на маршрут отложился, чищу подарок: головы и хребты – на бульон, филе – в засолку, икру – в баночку, печень, молоки и сердце – пожарить. Всё остальное – чайкам.

23 июля, 700 км. Вот думаю: мы действительно теряем пресную воду на земле? Очень похоже на то. Я читал дневники разных путешественников, ходивших по северам сто и более лет назад. У них не было лёгких лодок, даже такой как у меня в 35 кг не было. Ходили на деревянных, большущих, тяжелющих... По такой воде, как я сейчас скребусь, не прошли бы, не говоря уже об участках волока.

Я удивляюсь: как из полноводной реки получается ручей в четыре метра шириной, который баклан в брод переходит? А потом опять - р-раз и раздолье. Как это происходит? Внизу по течению воды вроде бы должно быть больше. Я на это очень надеюсь. Мне очень не хочется бросать лодку и почти всё барахло и идти пешком. Ближайшее место, откуда мне можно будет выйти в неаварийном режиме, – это озеро Таймыр. Или вообще Челюскин. Хотя про него я думаю всё меньше. Скоро зима, а я двигаюсь очень медленно.

Человеческое безмолвие

27 июля, 800 км. Ну что же, знаковый рубеж – ровно один месяц в пути. С утра вроде бы хорошо греблось, а общий итог дня – те же 25 км. Не выходит тут больше. Да ещё и ближе к вечеру начались песчаные косы поперёк реки. Пять метров гребу, один – через мель лодку перетаскиваю, и так больше километра. И идти нельзя, и грести не получается.

Макс Пикар пишет: «В человеке скрыто больше безмолвия, чем он может использовать за всю свою жизнь».

Мне очень редко удаётся застать себя в настоящей тишине. Всё время что-то обдумываю или просто пою. Моё безмолвие скрыто очень глубоко, я никак не могу его использовать, а когда трудно – матерюсь. Зло матерюсь. На карте река Луктах, по которой я сейчас иду, имеет второе название – Дегадье. Видно, когда всё нормально – Луктах, а когда устанешь – Дегадье.

 Кажется, я смирился с мыслью, что гребу в сторону озера Таймыр. Ещё вчера цеплялся за мысль, что может быть не пройти туда или воды слишком мало. А сегодня пришло понимание: до мыса Челюскина мне по-любому не дойти, надо выбираться к озеру и там искать попутный вертолёт. Посему не важно, какой уровень воды в реке – надо идти в заданном направлении и точка.

7 августа, 1109 км. Ну вот и пришла она, свинцовая, затяжная, чисто северная морось. Из плюсов – я в такую погоду отлично сплю, из минусов – совершенно не хочется никуда идти. Небо налилось, потяжелело и совсем легло на землю. Лежит и пульсирует – чуть приподнимется, потом опять придавит. Куда ни глянь земли не видно – только вода и небо.

К середине дня я незаметно, вместе с рекой, подкрался к горам Бырранга. Вон они, синеют над тундрой. Это граница, за которой, согласно верованиям местных народов, начинается потусторонний мир. Туземцы никогда не ходили на север от озера Таймыр, горная гряда Бырранга была для них заповедной землёй. Да и сейчас люди сюда редко ходят. Даже река Пясина, величаво подойдя к горам, скромно увиливает на запад.

14 августа. Друзья, я вышел. Всё хорошо. Сейчас уже в Красноярске. Чуть-чуть дайте оклематься, и начну делиться своими заметками о Таймыре. Их ровно 90. Отрывочек из заметки, сделанной прошлой ночью:

«Не могу уснуть. После ритмичности одинокой гребли ворвался в разорванный круговорот общения. Сажусь на мысу, на краешке яра, смотрю на озеро. Восстанавливаю контакт с собой и окружающим миром. Нужен плавный переход, чтобы вынести из одиночества то, что накоплено и не расплескать. Наверное, это похоже на выход из голодания».

Под редакцией Алексея Егорова